в аудитории на 60 человек тихо. стрелки на круглых часах медленно ползут от тройки к четверке.
на деревянном постаменте взад-вперед ходит уже немолодая, но еще не вошедшая в предпенсионный возраст, женщина трудно определяемого возраста. в прошлый раз она была в черном костюме. в этот раз - в синем. костюм шерстяной, вместо пуговиц - глупая серебристая молния. никогда не видела таких нелепых костюмов.
у женщины короткая стрижка и немного вьющиеся черные волосы. хотя, скорее всего, вовсе они не вьются - японцы называют это "нэгусэ". првычка спать на каком-то боку придает волосам однозначные направления, которые потом не приплевать и не разгладить.
полпары пытаюсь разглядеть, есть ли у нее в ушах серьги, и только под конец, когда женщина пытается вытереть пот с виска, вижу, что она немного лопоухая и в ушах ничего нет.
почти все время женщина стоит к аудитории спиной. и что-то чертит, четрит на доске мелом. исписывает серо-зеленую поверхность по диагонали белыми иероглифами, полушепотом-полускороговоркой заклиная их, и потом в спешке все стирает, словно боится, что кто-то успеет записать, - и снова по аудитории разностится стук мела.
в те редкие минуты, когда она поворачивается, женщина всегда смотрит вниз. от этого совершенно невозможно разобрать, какое у нее лицо. не знаю, как можно разговаривать с закрытыми глазами, но женщине это удается.
за окном прямо напротив - средняя школа. в это время у детей младших классов физкультура, поэтому до полутемной и застывшей аудитории доносятся детские крики и музыка. словно из другого мира. и мира куда более реального и материального.
женщина продолжает писать что-то на доске, а мел крошится и осыпается, так что носок левой туфли несколько утратил свой первоначальный черный цвет. доски деревянного постамента скрипят, и на них и на полу красуются раздавленные останки мела.
женщина сутулится, иногда поворачивается к нам и вытирает рукой, которая уже давно превратилась в продолжение мела, щеку. на синей юбке от небрежного касания красуется белое пятно.
у женщины старые руки. маникюра нет. кольца тоже нет. иногда из-под синего рукава выбивается золотой браслет, иногда женщина смотрит на золотые часы правой руки.
написав и стерев все, что ей казалось важным, женщина прячется за кафедру, продолжая читать что-то по листочку. на кафедре лежит ее сумка. желтые змеиные чешуйки. остается загадкой, к какой именно детали гардероба эта сумка подходит.
за окном не умолкают и не унимаются дети, и стрелки на круглых часах переползают за четверку.
женщина привстает, наносит на доску последнюю порцию меловых заклинаний, поворачивается к аудитории и, вытерев в очередной раз тыльной стороной меловой руки щеку, наклоняется вперед, облокачиваясь на кафедру. синий костюм предусматривает средне-скупой вырез, но даже и после того, как женщина глубоко наклоняется, из выреза выпадает только нитка крупного жемчуга, совершенно не гармонирующего ни с женщиной, ни с змеиными чешуйками, ни с черными туфлями с меловым носком.
время выходит. женщина отследила это по золотым часам, и первый раз улыбается. кладет мел к доске, берет чешуйчатую сумку и, кивнув аудитории, идет к двери. только в последние несколько мгновений удается рассмотреть ее лицо. улыбающееся, оно оказывается совсем не таким старым, каким кажется, когда женщина что-то исподлобья бубнит.
меловая левая туфля почти беззвучно покидает аудиторию.